Когда мы поставили паруса и легли на прежний курс, я заметил, что несколько пиратов, держась за обломки драккаров и весла, пытались доплыть до берега, до которого было мили три-четыре. Вода сейчас градусов тринадцать-пятнадцать. Я бы доплыл даже без вспомогательных средств. Может, и они доберутся. Я искренне пожелал им удачи. Все-таки коллеги.

40

Оба захваченных драккара мы продали на рейде Копенгагена. Мне сказали, что в Ольборге за них дадут меньше. Да и буксировать драккары было напряжно. Из-за них мы теряли примерно треть скорости. Матросы под командованием шкипера Ларса Йордансена вытащили оба драккара на берег, чтобы покупатели смогли осмотреть их со всех сторон. Сам шкипер прошелся по знакомым купцам и рассказал, что можно недорого приобрести хорошее судно. Торговался тоже он. Я отсыпался после перехода, потому что много времени проводил, так сказать, на ходовом мостике. Учил шкипера и Лорена Алюэля управлять кораблем.

Во второй половине дня Ларс Йордансен вернулся вместе с матросами и привез кожаный мешок, наполненный серебряными монетами. Я опечатал мешок и приказал отнести в офицерскую каюту, чтобы не было подозрений в крысятничестве. Захваченное оружие, доспехи, одежда и обувь были сложены в подшкиперской на баке. Решили, что продавать их не будем, а оценим и поделим между матросами, комендорами и аркебузирами.

В Ольборге у причала стояли две фламандские каракки, грузились селедкой в бочках. Места нам не хватало, поэтому встали на якорь на рейде. Там поделили добычу, после чего ютландцы — аркебузиры и комендоры — были отпущены на берег. Матросы-немцы остались на борту. Они знали, что следующим портом захода будет Гамбург, берегли деньги. Я решил заменить их на датчан. Остаться предложил только боцману Свену Фишеру — требовательному, грубому и горластому типу с крупной и шишковатой головой, массивным, тяжелым подбородком и еще более тяжелыми, каменными кулаками. Ростом он был не больше метра шестидесяти и весил килограмм восемьдесят, но среди членов экипажа не находилось ни одного, даже более крупного мужчины, кто отважился бы подраться с ним. Мы договорились, что боцман перевезет в Ольборг свою семью — жену и шестерых младших детей. Старшие шестеро уже жили отдельно.

Я поселился на постоялом дворе, чтобы не стеснять тестя. Занял три комнаты: одну для нас с женой, вторую для Тома, третью для двух служанок жены. Лорен Алюэль был оставлен на барке за старшего, с правом днем съезжать на берег на свидания со своей будущей женой и другими местными дамами, которые обходились ему дешевле. Хелле сообщила мне радостно, что беременна.

— Мы назовем сына Эриком, — проинформировала она, уверенная, что вынашивает именно мальчика. Наверное, только начавший развиваться плод сказал ей это по секрету. — У нас в роду все старшие сыновья носят имя Эрик, если отец Нильс, и наоборот.

— А если старший сын вдруг умрет? — поинтересовался я.

— Тогда следующий возьмет его имя. Мои старшие братья все побывали Эриками, — ответила Хелле.

Счастливыми их это имя не сделало. Ладно, посмотрим, как сложится судьба нашего старшего сына. Если и для него окажется роковым, то следующий будет носить имя, данное при рождении мною.

Мой дом уже обзавелся первым этажом. На стройке народа работало много, дело кипело. Во дворе лежали блоки известняка, нарезанные в карьере далеко от города. Оттуда их возили на арбах, запряженных парами волов. Я решил, что и дом, и все подсобные помещения будут из камня. Трехэтажный дом будет в Ольберге первый, но в Копенгагене есть уже четырех- и даже пятиэтажные дома. Три крыла моего жилища будут двухэтажными. В правом крыле оборудую большой склад, в левом — кухню, кладовые и погреба, конюшню с сеновалом, дровню, а в крыле, расположенном напротив жилого дома, будет въезд тоннельного типа, сторожка, псарня и жилье для слуг. Особенно строителей забавляла система отопления печного типа. Котельная будет на первом этаже, а печные трубы, изгибаясь, пройдут по всему зданию. Такие здесь пока не делают. Датчане уверены, что камин намного надежнее, тепла от него больше и, что немаловажно, на огонь можно смотреть, а большой расход дров пока их не смущал. Мне тоже иногда топка камина напоминает экран телевизора.

Пока я был в рейсе, тесть по моей просьбе разузнал, где и какая земля продается. В эту эпоху земля была самой надежной собственностью. Ее в кармане не унесешь, в огне не сгорит и всегда накормит. Придется платить за нее налоги, но я, в отличие от датских дворян пятнадцатого века, к налогам относился спокойнее. Это ведь не те налоги, которые будут здесь через пятьсот лет.

— Много земли продается, — рассказал тесть. — Всем нужны деньги, все хотят жить красиво!

— Поможем им, — сказал я. — Сколько участков и на какую сумму ты нашел?

— Участков почти полсотни, но они разные. От одного надела до восьми. И в разных местах, — рассказал Нильс Эриксен. — Всего тысячи на три с половиной золотых.

— Если они недалеко от города, то куплю все, — решил я. — Договорись с продавцами. Я заберу в Гамбурге деньги у банкира и по приходу составим купчие.

— Как раз к тому времени они урожай соберут, ждать не придется, — сказал тесть.

Здесь принято продавать землю после сбора урожая и до начала посевной, чтобы новый собственник заключил договора с арендаторами. Если арендаторов не устроит плата, то уйдут к другому землевладельцу. Я не собирался повышать плату, поэтому подобных проблем не опасался. И вообще, земля мне нужна была постольку-поскольку, на всякий случай и для повышения статуса. Да и деньги надо было куда-нибудь вложить. Хранить их в банке — не самое надежное и прибыльное мероприятие во все времена. Я застал в будущем, как честные и законопослушные западноевропейцы, уважающие право собственности, общипали вкладчиков кипрских банков. Ограбить ближнего — это хобби законопослушных граждан во все времена. Меняются только способы.

Причал освободился, и я ошвартовал к нему барк. Выгрузили часть купленного. В основном дешевые товары. Народ здесь бедноватый и, как следствие, скуповатый. Восковым свечам предпочитают лучины, а вместо дорогих мехов носят овчины. Я оставил для нужд семьи воска и меда и соболиные меха на шубу жене и подбивку плаща мне, куньи — теще и тестю и лисьи — свояченице. Хелле растаяла от счастья, потому что в соболиной шубе ей не будет равных в Ольборге и, думаю, не только в нем. Может быть, в Копенгагене найдётся пара-тройка соперниц из очень знатных родов или, что скорее, жены богатых купцов, потому что датское дворянство начало захиревать. Освободившееся место в трюмах забили бочками с селедкой. Я пополнил экипаж датскими матросами и снялся на Гамбург.

На этот раз Северное море встретило нас приветливо. Дул сырой западный ветер силой балла четыре. Мы неспешно шли на юг, «держась» за берег, милях в пяти от него. Ближе к суше, на мелководье, попадалось много дрифтеров. Это рыболовецкие суда с низким надводным бортом, чтобы удобнее было вытягивать сети, которые высотой пять-семь метров и длиной по достатку владельца судна, иногда по несколько сот метров. Сеть вытравливают за борт и дрейфуют, волоча ее за собой. Если судно большое, дрейфуют по несколько дней, выбирая сеть раз или два в сутки, пока не заполнят все бочки пойманной рыбой, пересыпав ее солью. Если судно маленькое, выбирают сеть и сразу везут улов на берег.

В Гамбурге я рассчитал немецких матросов. Боцмана Свена Фишера отпустил на три дня, чтобы приготовился к переезду. Покупателей на товар нашел быстро. Забрали всё, что привез, благо цену я не заламывал. Застревать надолго в Гамбурге не входило в мои планы. Здесь разрешалось торговать оптом напрямую с иностранными купцами, только пошлину заплати, поэтому большую часть товара, за исключением селедки и части воска и меда, забрали английские купцы-авантюристы. Пока что слово «авантюрист» имело положительный оттенок. Взамен я купил у них шерстяных тканей среднего и высокого качества, олово и свинец. У французских приобрел вино в бочках, а у испанских вино, селитру и серу. Последние два товара для себя, чтобы делать порох. Расходуется он очень быстро. Часть свинца тоже пойдет на восстановление запасов картечи.